На главную

Содержание

 
"В субботу ангелы снимают крылья..."
июль 2017

В одной семье очень любили есть оладьи. Каждую последнюю субботу месяца они наперегонки накрывали в столовой большой круглый стол, уставляя его всеми необходимыми атрибутами. Там был и пузатый глиняный кувшин с глазуроваными сине-белыми цветами, полный чуть подогретого молока, в самый раз, чтобы остудить во рту жаркую вкуснятину; и розетки с вареньем, самым вкусным и бережно хранимым в кладовой лишь для таких случаев; и плошка густой сметаны сливочного цвета, за которой папа специально ездил в деревню к какой-то тётке, которая никак не могла проститься со своей коровой; и баночка мёда, ежегодно присылаемая с алтайских предгорий старым другом, и тяжёлые разноцветные тарелки, потому что только благодаря им все оладушки приобретают окончательный и совершенной особенный вкус. В назначенный день никто не изъявлял желания понежиться в постели подольше, потому что ровно в десять утра с кухни появлялась раскрасневшаяся мама, державшая в руках огромное блюдо с горкой коричневатых кругляшков. К этому времени надо было уже сидеть за столом, с тарелкой, полной сметаны, варенья и мёда, и успеть съесть первый горячий и пышный оладушек, потому что на шестой минуте трапезы его собратья опадали, блекли, становились плоскими, как раздавленный ботинком кусок пластилина, и безвкусными. Дело в том, что вышеупомянутая мама совершенно не умела готовить, а в особенности - печь оладьи. Она перепробовала массу рецептов, аккуратно соблюдала все пропорции, меняла сковородки и однажды даже купила новую плиту, но ничего не помогало: её кулинарные шедевры неизменно терпели фиаско, а оладьи теряли товарный вид на шестой минуте жизни и выглядели крайне неаппетитно.

Но семья не унывала. За первые пять минут субботнего завтрака все успевали получить столько же впечатлений, сколько получает путешественник, месяц гуляющий по Тибету. Первый оладушек отправлялся в рот с таким же благоговением, с каким вкушают обед в мишленовском ресторане. Его жевали, причмокивали, делились впечатлениями и каждый раз находили новые оттенки вкуса.
- По-моему, замечательно! - восхищался папа, обращаясясь к маме. - Ты определённо делаешь успехи!
- Да-да! - подтверждали дети. - Раз от разу он становится всё... воздушнее. И сегодня появился какой-то банановый привкус.
- Кажется, это не банан, а дыня! - предполагала бабушка, на последней секунде отправляя в рот оставшийся, притопленный в меду, кусочек.
Мама краснела от удовольствия, ахала от удивления и заверяла всех, что ни банана, ни дыни в её оладьях нет.

Остальное содержимое субботнего угощения поглощалось в торопливом молчании и служило лишь для банального заполнения желудка. В конце концов, главное - блюсти традиции!

Но однажды та самая тётка, которая поставляла им сметану и некоторые другие молочные разносолы, сама приехала в город по делам, и папа, в благодарность за отменную продукцию и божеские цены, пригласил её остановиться у них, дабы не тратить заработанные тяжким сельскохозяйственным трудом деньги на гостиницу. Тётка (звали её Серафима Петровна) не стала отказываться. Более того, в первый же вечер, попробовав мамину стряпню, она заявила:
- Не привыкла я вот так задарма чужой хлеб есть! Раз уж вы с меня денег не берёте, я буду готовить.
Твёрдо так заявила, косясь на месиво из говядины с неопознанным гарниром, которое семья безропотно проталкивала в глотки.

Мама не сильно обрадовалась такому повороту событий и начала возражать, но Серафима Петровна одной левой коровам хвосты крутила, а перекричать могла даже громкоговоритель у деревенского клуба, так что, прижав указательным пальцем маму к стулу, она подытожила:
-Завтра с утра супчик на неделю забубеним, а вечером - запеканку с творогом!
Подёргав плечом и поняв, что выдворить Серафиму Петровну с кухни можно только при помощи шар-бабы, мама согласилась.

И наступил в семье праздник! Серафима Петровна оказалась повелителем холодильника и гуру плиты. Отведав её запеканки, папа больше не задерживался на работе ни одной лишней минуты. Правда, орудуя кухонными приборами, он не забывал виновато коситься в сторону мамы, но это не мешало ему съедать ужин быстрее всех. Дети не отставали. За дополнительный кусок пирога с капустой они безропотно шли мыть посуду и уши. Бабушка, которой за всю её трудовую жизнь до смерти надоели домашние хлопоты, бежала накрывать на стол, едва Серафима Петровна направлялась к кухне. Даже мама, вычерпав до дна горшочек с тефтелями под грибным соусом, устало жмурилась и слабо улыбалась.

Так прошла неделя. В пятницу мама нерешительно окинула взглядом всю семью и многозначительно сказала:
- Завтра суббота!
Все оторвались от обалденных фаршированых перцев и переглянулись:
- Как?! Уже?!
- Какая суббота? Наша?
- "Блинная" суббота?

Серафима Петровна (к этому времени она уже превратилась в тётю Симу, Симочку и Серафимочку) отложила лопатку, которой подкладывала желающим добавки, и непонимающе воззрилась на маму.

- Понимаете, Симочка, у нас традиция... своего рода ритуал... мы в последнюю субботу месяца печём оладьи...

Тут мама запнулась и, чувствуя себя неблагодарной скотиной, уже во второй раз за неделю подумала о шар-бабе. Но шар-бабу запросто в магазине не купишь да и Симочка не заслуживала таких крутых мер.

- Видите ли, Серафимочка, - подключился папа, - уже много лет наша мама.. по собственному рецепту...
-... по собственному..., - эхом отозвалась бабушка, судорожно сглотнув.
- Сколько себя помним... - поддакнули дети.

"Симочка-Серафимочка" снова взяла лопатку, и вылавливая из кастрюли ещё парочку пузатых, сочащихся мясным соком перцев для папы, пожала плечами:

- Делов-то! Будут вам оладьи! Завтра с утра пораньше встану и спеку!

Гость в доме - первый человек, обижать его нельзя, а то карму испортишь.

- Ну.. мне кажется, от одного раза традиция не нарушится... - неуверенно произнёс папа.
- Надо расти над собой, - прошептали дети.
- "Нам ли стоять на месте! В своих дерзаниях всегда мы правы", - ляпнула бабушка, вспомнив комсомольскую юность.
- Не надо пораньше, - пробормотала мама, - Надо к десяти... а то опадут...
- У меня ничего не опадает, - отрезала Серафима Петровна и отбыла на кухню с пустой кастрюлькой.

Наутро все были разбужены запахом гари, грохотом посуды и причитаниями новоявленного "гуру". "Святилище" заполнил едкий дым, в раковине шипела горелая сковорода, на столе пустовало "то самое" блюдо, а на полу в луже теста валялась перевёрнутая миска. Сама Серафима Петровна стояла посреди этого бедлама и трясла правой рукой.

- Серафимочка, что случилось?!! - изумился папа.
- Тётя Сима, Вам помочь?! - спросили дети.
- Милочка, надо смазать ожоги! - заявила бабушка и пошла за своей объёмистой аптечкой.
- Совсем из ума выжила, старая кочерыжка, растудыть меня в качель! Задумалась да и плеснула масла, куда не надо! И сама обожглась, и тесто разлила! Накрылись ваши оладьи медным тазом! - ругалась Серафима Петровна.

До сих пор молчавшая мама выступила вперёд и нерешительно произнесла:
- Ну почему же накрылись? Я могла бы... время ещё есть... только прибраться надо.

Папа кинулся вытирать лужи и оттирать сковороду, дети - проветривать кухню и накрывать стол в гостиной, а бабушка увела всё ещё причитающую Серафиму Петровну лечить боевые раны.

Вернувшись на вновь обретённую кухню, мама запорхала по ней, как Жар-птица по райскому саду, вдохновенно перемешивала, добавляла, подсаливала и снова перемешивала. Её одолевали противоречивые чувства, но два правила она усвоила твёрдо: нарушение традиций не обходится без последствий и шар-баба - это не метод.

Ровно в десять часов пять минут вся семья единодушно решила, что первый оладушек превзошёл своих предшественников и имел явно выраженный привкус чёрносмородинового щербета. Серафима Петровна ничего не решала, а просто молча ела оладьи, кивала и изредка морщилась, поглядывая на забинтованную руку. После завтрака она объявила, что её односельчанин, который вчера тоже приехал в город, а сегодня отправляется обратно, позвонил ранним утром и предложил вернуться домой вместе с ним, а не трястись три часа в электричке.

Все засуетились, помогая "тёте Симе-Симочке-Серафимочке" собирать кульки и пакетики. Мама подарила ей баночку алтайского мёда, дети расцеловали, бабушка дала с собой особенно целительной мази от ожогов, а папа отнёс многочисленный скарб к машине. Все было снова полезли целоваться, но Серафима Петровна решительно отстранилась, заявив, что "нечего слюни зазря тратить", угнездилась на пассажирском сидении и отбыла обратно в деревню.

- Какая была запеканка! - мечтательно вздохнул папа.
- Мы будем скучать! - добавили дети.
- Может... на следующий год снова её пригласим? - робко предложила бабушка.
- Обязательно! - сказала мама.

А Серафима Петровна ехала в машине, снова молчала и улыбалась своим мыслям. Несмотря на резь в желудке, вызванную комком недовзбитого, недосолёного и непропечёного теста, на душе у неё было покойно и радостно. Здорово она всё-таки придумала: подпалить сковороду и перевернуть миску. Правда, с ожогом переборщила, неудобно будет корову доить.

О чём плачет гобелен
февраль, 2016

Когда в камине развели огонь и в Большом зале появились служители в черной униформе, расставляя столы и стулья, старый гобелен лишь слегка встряхнулся. Он хоть и любил смотреть, как веселятся люди - их присутствие будило почти навсегда заснувшие стены и прогоняло опостылевшую тишину - но сам чувствовал себя чужим на их празднике. Так сидят на свадьбах старики: они умильно улыбаются, глядят на танцующую молодежь, но ее новомодные песни и танцы не трогают стариковских сердец, не задевают в них никаких струн, не пробуждают воспоминаний. Лишь случайно затесавшиеся между современных мелодий знакомые мотивы способны преобразить их и заставить пуститься в пляс.

Природа, которая вместе со здоровьем частенько отбирает и память, милостиво оставляет нам ее осколки, позволяя возвращаться именно во времена детства и юности. Ты смотришь на все, когда-то произошедшее с тобой, словно сквозь витраж. Какие-то его части окрашены бледной краской и показывают искаженные образы. Какие-то зачернены и не позволяют увидеть вообще ничего. И лишь отдельные прозрачные квадратики легко переносят нас в прошлое, яркое и полное дорогих сердцу деталей.

Так случилось и со старым гобеленом. Он прекрасно помнил то время, когда фламандские мастера выткали на его поле историю несчастного Актеона, который во время охоты разгневал Артемиду своим любопытством, за что был превращен в оленя, а потом растерзан собственными собаками на глазах остальных охотников; помнил и то, как гордо взирал со стены на шумные пиры в огромных залах или на тайные свиданья в спальнях. То, как его перевозили из замка в замок, продавали, чистили, защищали от яркого солнца и снова перевозили, он помнил уже хуже. Менялись помещения, хозяева и целые эпохи, но их квадратики уже совсем затуманились от времени, и лишь изображенные на гобелене образы оставались незамутненными и яркими. Мужчины в нарядных камзолах и мягких беретах, женщины в роскошных платьях и шляпах с пышными перьями, ржущие лошади в богатой сбруе, рвущиеся в бой собаки, застывшие в августовском зное деревья и бурлящая под оленьими копытами вода. Подчас эта давным-давно рассказанная сказка казалась ему интереснее, чем жизнь вокруг. Нет, он не скучал по средневековым сквознякам, вечно сырым стенам и разъедающей плесени. Ему нравилось то, что новое поколение перестало есть руками и тайком вытирать об него жирные пальцы. Он вообще считал себя везунчиком, потому что висел в Обеденном зале, где регулярно проходили торжества, а не в темных спальнях с тоскливо скрипевшими по ночам половицами и призрачной тенью когда-то забытого взаперти протестантского капеллана. Но все эти окружавшие его теперь люди были совсем не похожи на тех, среди которых расцвела его красота. Даже в средневековом замке, среди привычных вещей он чувствовал себя лишь наблюдателем, волею обстоятельств оказавшимся в чужом мире.

Пламя свечей отразилось в блюдах на каминной полке, рассыпалось фейерверком отраженных искр, заплясало по деревянной облицовке стен и щелкнуло по носу заглядывающую в окна любопытную темноту. Ожили глаза портретов, задышал и защелкал разбуженный камин. С балкона раздались звуки свирели, словно менестрель, заснувший там много веков назад, пробудился вновь. Люди и животные на гобелене тоже приосанились, готовясь встретить со всем возможным достоинством гостей, обычно столь не похожих на них самих. Но где-то там, в глубине коридора, раздался почти уже позабытый шорох, который приближался, сливаясь с гулом приглушенных голосов и легким смехом. Непривычному уху он был совсем неслышен, но гобелен, проведя тысячи ночей в тишине и тоске по прошлому, замер. Это был ни с чем не сравнимый шелест длинных одежд. Двери распахнулись, и в зал начали входить мужчины в нарядных камзолах и мягких беретах и женщины в роскошных платьях, расшитых драгоценными камнями и жемчугом. Каждый из них, замерев на секунду у порога, начинал ступать так тихо и так величественно, что гобелену на миг показалось, будто это его собственные герои сошли со стены и решили повеселиться в ночном замке. Но охотники и охотницы по-прежнему окружали обреченного Актеона, оставаясь лишь живописной картинкой, а гости были такими живыми, такими осязаемыми и такими долгожданными. Старичок не мог поверить собственным глазам. Словно в распахнутые двери выдуло целых пятьсот лет, и старый замок вновь принимал у себя тех, кто его строил, кто в нем жил, растил детей и уходил из него в мир иной. Внезапно и зал, и камин, и портреты, и сам гобелен превратились из царственных «свадебных генералов» в обычный дом с привычными предметами утвари, которые не затеняют, а лишь дополняют красоту и грацию хозяев.

Все пришедшие расселись за столами, пили вино, ужинали и вели себя так, словно всегда здесь жили. А старый гобелен любовался этим новым квадратиком в мозаике своей жизни, возвратившим его в молодость. Он даже вспомнил прежние привычки и старался поплотнее прижаться к стене, чтобы холод и сквозняк не испортили праздника, хотя теперь этого совсем не требовалось. А когда торжество закончилось, и люди исчезли в дверном проеме также тихо, как и вошли, сердце несчастного гобелена разорвалось и осело мириадами мельчайших капель на вытканной траве, ветках и полях. Он плакал, прощаясь с чудом, и был твердо уверен в том, что сразу за порогом гости превратились в лебедей и улетели в неведомые дали подобно очарованным принцам, и их печальные тени легли стежками на полотно белой луны, украсив ночь новым гобеленом. Не так уж он был и неправ.

вверх

История одного поцелуя

1989-1999

Посвящается человеку, в жизни которого мне нет места, хотя она и протекает в непосредственной близости. Лишь изредка я оказываюсь втянутой в этот мощный неумолимый водоворот. Он обволакивает меня, и, очарованная, я покоряюсь его неторопливому напору. Я покоряюсь ему всеми силами души. Я стремлюсь в самый его центр, но каждый раз равнодушные волны неумолимо выбрасывают меня на мелководье. Я отчаянно барахтаюсь, оскорблённая и разбитая, а потом медленно поднимаюсь и бреду прочь, зализывая раны и клянясь в этот раз уйти навсегда. Но чем дальше я ухожу, тем чаще оглядываюсь. И вот я уже останавливаюсь, поворачиваюсь и долго-долго вглядываюсь туда, где глухо рокочет источник моего душевного беспокойства. И вскоре, забыв о синяках и ссадинах, я стремглав бегу обратно, усаживаюсь на берегу и терпеливо жду, когда ласковая волна вновь подхватит меня, и я на миг единый обрету долгожданный покой. И за этот миг я заплачу сполна. 

Эта история произошла с человеком, который когда-то был хорошо известен в кругах Нового Света, но сейчас вам его имя, дорогие читатели, вряд ли что-нибудь скажет. Поэтому я назову его просто… ну, скажем, мистером Алексом Калвертом, дабы уберечь себя от возможных нападок потомков моего героя, которые, услышав, что их достопочтенный предок оказался жертвой собственных чувств, тотчас поспешат обвинить меня в гнусной клевете. Ибо ничто так не обесценивает человека в глазах сильных мира сего, как малодушие. Вы всегда должны давать отпор обуревающим вас страстям, если хотите слыть человеком деловым и достойным. Любите себе на здоровье, развлекайтесь, кутите, стойте на голове, но никогда не теряйте при этом хладнокровия и рассудка. Безумство - привилегия нищих, им все равно нечего терять. Вы же, будьте добры, не забывайте, что делаете историю своей страны, вы ее надежда и опора. А если вам не нравятся или наскучили эти титулы - катитесь ко всем чертям с подиума в бедняцкие кварталы и сходите с ума, сколько влезет.Но я отвлекся…

Алекс Калверт был как раз тем самым образчиком идеального бизнесмена, который, целуя женщину, успевает заметить, поддельные у нее на шее бриллианты или нет. Его многочисленные друзья с завистью наблюдали, как Алекс удачно справляется с тремя потоками, образующими вокруг него дикий водоворот - деньги, слава и развлечения. Никто никогда не сомневался, что этому счастливчику удастся поймать за хвост пернатую строптивицу, за которой гоняется полсвета, если подобная мысль взбредет ему в голову. Но мистер Калверт не был бы мистером Калвертом, если бы позволил жалкому желанию души превратиться в навязчивую идею. Он не нуждался в птице счастья просто потому, что самого себя считал дарителем и благодетелем. Во Фриско не было ни одной церкви, которая не могла бы похвастаться его подношениями, и редкая женщина не хранила в укромном месте маленького подарка, сделанного в весьма интимной обстановке. Но читатель был бы не прав, если бы назвал моего героя мотом с легко нажитыми деньгами. Мистер Калверт лучше других знал, чему он обязан своей популярностью и положением. К тому же он не страдал вспышками безумства, которые отличают бездельников и транжир. Так что щедрость его была соразмерена с годовым доходом.

Свободное время Алекс распределял точно так же, как и деньги. Отдаваться какому бы то ни было развлечению на целый день считалось неприличным - это сочли бы за нездоровую страсть и отсутствие здравого смысла. Поэтому, когда мистер Калверт с утра появлялся на ступеньках своего небольшого, но изящного особняка в окрестностях Фриско, его шофер Фрэнк знал, что до трех часов хозяин пробудет в офисе. Затем его надо отвезти пообедать, затем снова в офис, а уже после девяти вечера начинается самая работа - ни в одном клубе, ни у одной женщины Алекс не задерживался больше двух часов, а то иногда и десяти минут. Никогда Фрэнку не доводилось отвозить его домой в дым пьяным или чересчур разгоряченным после страстного свидания. Никогда он не ставил (и не выигрывал) неприличных сумм в рулетку или на скачках. Словом, мистер Калверт ничем не отличался от людей своего круга, за исключением одной маленькой детали - сердечных подруг у него было в два раза больше, чем у остальных ловеласов, вместе взятых. Если бы у Фрэнка спросили, что у его хозяина появилось раньше, деньги или любовницы, он был бы в крайнем затруднении и ограничился уклончивым ответом, что и тех, и других было одинаково много. И он бы не солгал.
Алекс Калверт ухитрился из самого обыкновенного вихрастого мальчишки постепенно (а вы думаете, это возможно сразу, за одну ночь? Простите, но я рассказываю правду, а не шушукаюсь на лавочке со старушками, вяжущими носки из козьей шерсти для своих внуков). Так вот, примерно 25 лет оказалось достаточно, чтобы Алекс превратился в довольно высокого подтянутого брюнета с удивительно неподвижным лицом. Он одинаково сильно нравился и мужчинам, и женщинам…. Если вы еще раз обвините меня во вранье, я уйду на свой чердак, и ночной Фриско с большим вниманием выслушает меня. Что? Конечно, я извиню, тем более что для очистки совести надо отметить, что родители мистера Калверта сыграли не последнюю роль в его удивительном превращении, потому что славно потрудились в свое время. Впрочем, кто сейчас вспоминает о заслугах предков! К тому же Алекс был не из тех людей, кто использует лишь то, что получено по наследству, и постарался добавить свои штрихи к эскизу, так старательно созданному двумя любящими сердцами. Результат оказался потрясающим. Умение быть одновременно мужественным и уступчивым открывало ему двери всех будуаров Фриско, а отсутствие томных привычек, толстый бумажник и простота в обращении обеспечивали возможность тратить свои капиталы где угодно и когда угодно - никто никогда Алексу не отказывал. Пожалуй, это обстоятельство и было причиной того, что наш герой оказался в очень странной ситуации.

Когда заварилась вся эта каша, Калверту было сорок. Достаточно много, чтобы иметь солидный опыт, и достаточно мало, чтобы продолжать вести себя, как мальчишка. Впрочем, последнее ему надоело, но Алекс тщетно пытался сократить число любовных приключений - многолетняя привычка брала верх, и он уже с едва скрываемым отвращением брел по раз и навсегда протоптанной тропе от неожиданной встречи к долгожданному разрыву и обратно. Но разве интересно идти там, где бывал не раз и не два, где меняются лишь спутники, а декорации все те же, как и неизменный разговор? Разве может меняющийся цвет глаз, волос и кожи разнообразить то, что давным-давно прискучило, и к чему стараться разбудить чувство, которое уже проснулось, чтобы уйти навсегда?

Алекс развлекал себя тем, что коллекционировал поцелуи. Все они: страстные, робкие, жадные, неумелые, мимолетные, медлительные, томные, небрежные, равнодушные и сладостные - были хладнокровно посажены на булавки и иногда трепыхались, пытаясь вырваться. Но память держала их цепко, и иногда Алекс выпускал одного из них на свободу, чтобы почти осязаемо ощутить на губах вкус пленника, но ничто не происходило, не пронизывал тело электрический разряд, и несчастного вновь загоняли в дальние уголки памяти, чтобы вскоре извлечь на свет божий одного из его братьев.

Итак, Алексу Калверту было уже 40, когда однажды вечером, подойдя к спальне жены (да, а что удивительного в том, что она у него была?), он вдруг вспомнил, что вот уже 3 дня, как они в разводе. Алекс недоуменно хмыкнул и уже собрался произвести незаметное отступление, как вдруг дверь спальни отворилась, и оттуда выбежала Джессика, его 10-летняя дочь. При виде нее сердце Алекса сжалось. Он ничуть не жалел о разрыве с Каролиной - она уже давно раздражала его своей чопорностью. Но Джесс была единственной представительницей прекрасного пола, которая нежно любила его, не устраивая ревнивых истерик, и Алекс платил ей тем же.

– Папочка! - Джессика обхватила ручками шею отца и грустно взглянула на него. – Как тебе не стыдно! Я ждала тебя весь день и даже отказалась помогать упаковывать вещи! Почему тебя так долго не было??

– Я был занят, крошка.

– Но ведь мы завтра уезжаем!!

– Я помню. Поэтому купил тебе подарок на память. Пойдем! - он опустил дочь на пол и взял за руку - Помнишь, как я раньше называл тебя?

– Помню, пигалицей.

– Верно. Так вот теперь я хочу, чтобы ты назвала свою новую куклу Пигалицей и никогда с ней не расставалась.

– Хорошо, папа.

Алексу не верилось, что завтра эта милая, доверчивая девочка будет на полпути к Австралии и неизвестно, захочет ли когда-нибудь еще увидеть своего отца.

Тягостные мысли не давали ему покоя, и за ужином он лишь рассеянно кивал на обещания Джессики часто писать и присылать открытки с видами Австралии. Каролина сидела молча. Ее уязвило быстрое согласие Калверта на развод, и теперь она спешила поскорее уехать из дома, где прожила без малого 12 лет.
Наконец ужин закончился, Алекс поцеловал на ночь Джесс, небрежно поклонился Каролине и ушел к себе, так ничего и не сказав. Ему было не по себе от выпитого днем пива, в голову лезли дурные предчувствия, и он уже сам был не рад разводу. Судьба Джессики сильно беспокоила его. Смогут ли они там, в богом забытой Австралии, обеспечить ее будущее? Родители Каролины не миллионеры, да еще неизвестно, как они примут внучку, которую раньше никогда не видели. Он еще долго ворочался, вздыхал и чертыхался, пока не уснул, успокоив себя туманной угрозой в адрес Каролины: «В крайнем случае, я сам поеду в Австралию!»

Снилась ему женщина. Как и все ее реальные предшественницы, она преследовала Алекса долго и настойчиво, и ему всю ночь пришлось бегать по каким-то коридорам и комнатам, чтобы избавиться от ненужных ласк. Под конец он так устал, что лег прямо на пол, решив, будь что будет. Она приближалась медленно, словно желая продлить предвкушение сладкого мига. Ее странная бесформенная одежда цвета опавшей листвы почему-то пахла дымом и мятой. Медно-рыжие волосы выбивались из-под коричневого тонкого платка, небрежно повязанного на затылке, и падали на открытые белые плечи, придавая им золотистый оттенок. Женщину нельзя было назвать красивой, и Алекс, такой заласканный и избалованный вниманием, смог найти для нее лишь обречённую гримасу. Она стала на колени и осторожно дотронулась до его щеки. Алекс вздрогнул и напрягся. Ему стоило больших усилий не ударить ее, когда она прилегла рядом. «Господи!» – промелькнуло в голове. – Опять!” Он тоскливо отвернулся. Тогда она обеими руками повернула его голову к себе и вгляделась в его лицо. Алекс не выдержал: “Что ты хочешь?” Она улыбнулась и потянулась к нему. “Даже во сне я не способен думать ни о чем другом“, - подумал Алекс, глядя на приближающиеся губы, но уже в следующую минуту мысли, словно капли масла на раскаленной сковородке, брызнули в разные стороны. Незнакомка медленно, шаг за шагом, опустошала его уникальную коллекцию, собирала свой урожай. Каждое движение ее ласковых губ заставляло его требовать все больше и больше. Алекс чувствовал, что он песок в руках этой женщины. Она может наслаждаться его теплотой и податливостью, а может пропустить сквозь пальцы.Калвертусквозьпальцынехотелось…

Наконец она отодвинулась и опять посмотрела на него. Калверт улыбнулся:

- Этот поцелуй будет брильянтом в моей коллекции.

- Твоей коллекции больше нет. Она тяжкая ноша, которую непросто сбросить. Человеческая душа не приспособлена к переносу тяжестей. Ты не знал этого, и результат оказался печален. Поэтому я переложила твой груз на свои плечи, чтобы ты мог жить счастливо и спокойно.

- Но разве можно отнять у меня воспоминания?

- Можно, если взамен найдется игрушка поинтересней. Разве она тебе не понравилась?

- Это самая потрясающая игрушка за всю мою жизнь, но как теперь будешь жить ты? Или твоя душа крепче, и твои собственные воспоминания не отягощают ее?

- А их я отдала тебе. Мои воспоминания – вечное ожидание блаженства. Ты наслаждался им без меры, я же всю жизнь лишь мечтала об этом. Ты утратил остроту ощущений, а мне мечты о несбывшемся истощили разум и лишили терпения. Так пусть забудется прошлое. Пусть меня закружит вихрь разврата, а на твоих губах будет гореть один единственный, мой, поцелуй, и даже тысячи других не смогут стереть его. Всегда ненасытный, ты будешь искать таких же ощущений, что переполняют тебя сейчас, и блаженствовать в предвкушении.

Алекс хотел спросить, когда же он найдет то, что будет искать, но откуда-то послышался визг мальчишки, которого драли за уши (а попробуйте-ка вы кричать достойным мужским басом, когда ваше ухо сжимают красные пальцы продавца моченых яблок!) Алекс проснулся, но утро не принесло ему облегчения. Тело совсем не отдохнуло и ныло. Истома развеялась, оставив лишь воспоминания, от которых кружилась голова. Кроме того, рано утром уехала Каролина, даже не дав ему попрощаться с Джесс. “Крошка, наверное, плакала”, - думал Алекс, найдя в машине мокрый носовой платок. Он кипел праведным гневом, не разговаривал с Фрэнком и весь день просидел, закрывшись на ключ в своем кабинете, запивая горький дым сигар еще более горьким кофе. Потом перекочевала на стол бутылка виски из бара для гостей, к ней прибавилось солидное количество джина, коньяка и еще кое-чего. Словом, первый раз в жизни Алекс Калверт, изменив своим привычкам, не поехал никуда обедать и, чем уж совсем изумил Фрэнка, абсолютно не вязал лыка, когда вечером сел в машину и пытался объяснить, что намерен ехать к Жози. Жози или Жозефина была старой приятельницей Алекса и отличалась от остальных женщин тем, что, одаривая его нехитрыми ласками, давала иногда нехитрые советы. Периодически Алекс возвращался к ней, но Жозефина была уже слишком затаскана, чтобы удержать его надолго. Она могла лишь успокоить и посочувствовать. Впрочем, все остальное Алекс свободно получал по любому другому адресу во Фриско. И вот теперь его скорее интуитивно, чем намеренно, потянуло в безвкусно обставленную квартирку бывшей белошвейки Жози.
Его верная подружка немало удивилась, увидев Фрэнка с серым костюмом в обнимку. Но когда в темноте прихожей она разглядела не только шофера, но и его шефа, она присвистнула и побежала доставать чистые простыни. Полчаса спустя Алекс уже лежал на необъятных размеров тахте, единственной роскоши в этом доме, и настолько пришел в себя, что бросил в спину уходящему Фрэнку пожелание увидеть машину завтра в 8 утра у подъезда Жози.

Жозефина наскоро приготовила ужин ничего не евшему с утра Фрэнку, а потоми, устроившись у него под боком, небрежно спросила:

- Чего это ты так надрался?

- Мы развелись с Каролиной.

- Боже милостивый, только не ври, что это из-за нее!

- Она уехала сегодня утром втихаря и увезла Джесс. Мы даже не попрощались.

- Не удивляюсь. У твоей жены всегда был жуткий характер.

Алекс помолчал.

- А еще мне сегодня приснилось, что я больше никогда не смогу наслаждаться поцелуем женщины.

На этот раз Жозефина откликнулась с большим сочувствием:

- Так бы сразу и сказал. Действительно, есть повод, чтоб хлебнуть. И ты, старина, тут же прибежал ко мне, чтобы убедиться, что все в порядке?

Алекс усмехнулся:

- Пожалуй! Только убей меня бог, если я помню, что говорил Фрэнку в машине. Впрочем, это неважно.

Он обнял Жозефину и вдруг спросил:

- Послушай, у тебя есть мята?

- Где-то была. А тебе на что?

- С некоторых пор мне нравится ее вкус.

- У меня есть мятные леденцы.

- Валяй, ешь леденцы.

Жози встала и вышла на кухню. Несколько минут она рылась в шкафчике, отыскивая баночку с леденцами, наконец нашла, засунула в рот целую горсть и вернулась в комнату. Алекс на старом подносе жег газеты.

- Что ты делаешь?!

- Представь, что мы сбежали из города, построили в лесу шалаш и разожгли костер.

Жози не стала спорить, хотя ровным счетом ничего не понимала. Она молча присела на краешек тахты и, когда Алекс бросил в огонь последний клочок, вопросительно взглянула на него. Алекс улыбнулся:

- Все в порядке, птичка, - и поцеловал ее, но…

В ту ночь Жозефина едва не умерла со страху. Алекс стоял перед ней на коленях и говорил о какой-то женщине в странном платье, о ее обещаниях сделать ее счастливым.

-… Понимаешь, Жози, она обманула меня. Вечное ожидание блаженства! Острота ощущений! Кто я теперь с ее воспоминаниями? Паршивый импотент с выпотрошенными мозгами!

Потом он вдруг вскакивал и начинал звать Джессику, проклиная себя, деньги и Каролину. Жози, как могла, успокаивала его, гадая, не свихнулся ли Алекс. Иногда он, казалось, успокаивался, прижимался к Жози, нежно целовал ее и… все повторялось сначала. Наконец, совсем измученный, он уснул прямо на полу под ласковые уговоры своей подружки.

С этой ночи минуло 10 лет. Вы уже уходите, мадемуазель? Понимаю, пятидесятилетний мужчина Вас уже не интересует. Ах, свиданье? Конечно-конечно, только не целуйте своего дружка так, как когда-то поцеловали Алекса. Он, бедняга, совсем извелся. Нет, больше он не позволял себе горестных монологов и внешне оставался прежним мистером Калвертом. Но ни на минуту за все эти годы он не забывал о незнакомке с ласковыми губами, потому что теперь все поцелуи соскальзывали с его губ, словно не удерживаясь на скользкой поверхности, и не могли смягчить их каменного равнодушия. Сколько прошло тоскливых ночей! Сколько женщин, давно оставленных, заставил он вновь любить и страдать! Алекс упорно искал свой клад и порой доходил до безрассудства, покупая своим любовницам коричневые шелковые платки и заставляя их перекрашивать волосы в рыжий цвет. Но получившиеся пугала лишь раздражали и отталкивали его. Он оставлял их, чтобы искать в другом месте, но и там не находил ничего. Теперь его встречали не только в дорогих ресторанах с очаровательными соблазнительницами, но и в захудалых кварталах под руку с толстыми индианками. Все стремительнее летели годы, чаще менялись женщины, но тоска, казалось, навечно поселилась в нем, и в глазах застыл нетерпеливый вопрос. Друзья подшучивали над Алексом, и его репутация пострадала бы немало, не ухитряйся он по-прежнему хорошо делать деньги. Но коллекционировать неодобрительные взгляды было куда скучнее, чем поцелуи, и здесь Алекса выручали письма Джессики. За 10 лет их накопились целые стопки. Алекс читал и вспоминал, вспоминал, вспоминал… И так однажды вспомнил юную Каролину Блостом, которая в своих отношениях с ним зашла дальше всех и стала Каролиной Калверт. В молодости она была хороша собой, не так заносчива и завоевала репутацию чудачки, потому что любила джаз и старомодные платья без талии… Стоп! Покажите-ка еще разок эту фотографию на веранде. Верно, это она - ласковый взгляд, непослушные завитушки выгоревших на солнце волос, старый теткин балахон, который Каролина надела на спор,рассыпанныепостолуцветыичашкамятногочая…

Вот! Больше не надо ничего показывать - и так все ясно!

Боже, как это, оказывается, просто! Надо только собрать чемоданы, сесть на пароход, а потом постараться, чтобы тебя не спустили с лестницы. Но если даже такое случиться, он останется лежать у порога, пока его не простят… Ему некуда больше идти. Только Каролина, прожившая с ним 12 лет, сможет понять и помочь. А что, если она замужем? К черту! Джесс ничего не писала об этом, да и Каролина не такая женщина, чтобы выходить замуж дважды. О, мадам, что это Вы про мужской эгоизм? Вы видели когда-нибудь кошку, которую не выпускают весной погулять? Если да, то Вам должно быть понятно состояние мистера Калверта. Нет, он совсем не похож на Вашего пьяницу, каждый день жалующегося на излишнюю сухость в желудке. Не надо бросать на меня испепеляющих взглядов - отъезд был отсрочен по причине приезда Джессики. Отец и дочь должны были встретиться вновь, и как знать, может быть,потомонивернутьсякКаролиневместе…

Алекс, конечно, понимал, что Джесс больше не очаровательная маленькая пигалица. Но когда дверца машины открылась, он остолбенел. Шофер подал руку молодой женщине с медно-рыжими волосами и белоснежной кожей. Ее платье цвета опавшей листвы почему-то пахло дымом и мятой. Неожиданное виденье застенчиво улыбнулось:

- Здравствуй!

- Неужели это моя крошка Джесс? - с трудом выдавил Алекс.

- А ты думал, это Каролина Блостом приехала из далекой юности, чтобы навестить тебя? Мама говорит, что ей даже не нужны ее старые фотографии, когда я рядом.

- Ты действительно похожа на Каролину в молодости, но совсем немного.

- Верно, ведь я Джессика Калверт и похожа сама на себя.

Она еще раз улыбнулась и чмокнула Алекса в щеку:

- Ну, здравствуй еще раз!

Калверт почувствовал, что превращается в песок, и скоро ее длинные пальцы станут перебирать его, забавляясь и шаля. Но Алексу в песок не хотелось. Он вдруг горько пожалел о своих мечтах о Каролине, об этих долгих месяцах, когда он жил в напряженном неведенье. И что же теперь? Истинная властительница его дум предстала перед ним в образе женщины, которой он не мог желать, не осквернив священных уз между отцом и дочерью. Джессика уже что-то рассказывала, а Алекс смотрел на нее и не мог заставить себя признать, что это его дочь.

И потянулись дни, полные самоистязания - самой утонченной пытки, которую когда-либо выдумывали враги рода человеческого. В Алексе теперь жило два человека. Один - любящий отец и второй - жаждущий мужчина. Они стояли друг против друга, как борцы, готовые к схватке - с напрягшимися мускулами и стиснутыми зубами. Когда Джесс проходила мимо, они дружно поворачивали головы и жадно провожали глазами изящную фигурку. Порой Алексу казалось, что страсть побеждает. Джесс и не подозревала, что была на волосок от позора, когда становилась на цыпочки, чтобы поцеловать отца перед сном! Ее счастье, что она не видела томящегося взгляда, не чувствовала горячих губ, потому что они целовали ее только в волосы. Но трудней всего было справляться с руками, которые не желали небрежно разворачивать газету или держать сигару. Лишь изредка им позволялось обнять Джессику за плечи, чтобы искушение не погубило обоих. Если бы Алексу предложили умереть в тот момент, когда дочь, смеясь, бежала ему навстречу, выиграв сет в теннис, он бы сразу согласился, потому что во время жестокой внутренней борьбы перевес все чаще и чаще был на стороне поборника порока. Сопротивлялся лишь разум, вызывая в памяти образ смешной пигалицы в белом платье в синий горошек. Лишь это могло отсрочить неминуемо приближающееся мгновенье, когда дочь перестанет быть дочерью. Тогда ветер унесет навсегда шелковый платок, платье цвета опавшей листвы, а потом жизни мужчины, захлебнувшегося ненавистью к самому себе, и женщины, посмевшей возбудить желание в собственном отце.

“Какой же я мерзавец, если смотрю на собственное дитя, как на жертву и желаю того, о чем страшно подумать!” - примерно так истязал себя Алекс в знойный августовский вечер, уже наполовину раскрашенный в ночные краски. Вдруг дверь его спальни отворилась, и на пороге появилась Джессика. Это было уже слишком. Тонкий пеньюар, кружевной чепчик, бледные щеки и трогательные девичьи руки - все это предстало перед Алексом в таком соблазнительном виде, что он разозлился. “Какого черта ей надо! Теперь я не засну всю ночь!” Но вслед за демоном встрепенулся и ангел, и улыбнулся, и протянул руки:

– Что случилось, крошка? Тебе давно пора спать.

Джессика подняла лицо, и из ее глаз закапали слезы.

– Ты плачешь?

Она бросилась к нему и, упав на колени, спрятала лицо в складках его халата.

-Я должна тебе что-то рассказать.

-То самое, что не дает тебе заснуть? - на этот раз ангел не собирался отступать и грозно объявлял о своем истинном могуществе.

-Да, только мой рассказ длинный - предлинный, длиной в 10 лет. Он может занять всю ночь.

-Ничего. Ведь иначе ты не сможешь заснуть. Да и я, признаться, тоже. Так что выкладывай свои печали и ничего не бойся.

Джессика благодарно прижалась щекой к руке Алекса.

-Из всех мужчин, кого я знаю, ты единственный настоящий. Даже сейчас, когда я еще ничего не рассказала, мне стало легче.

-И все же поделись, раз пришла.

-Да, поделюсь. Все началось с нашего отъезда в Австралию. В последний вечер, перед тем, как заснуть, я долго думала о тебе, о том, как ты останешься здесь совсем один, и пройдет много - много лет перед тем, как мы встретимся снова. Потом я заснула, и приснился мне ты, только совсем молодой. Ты подошел к моей постели и спросил, как сегодня: “Что случилось, крошка?“ Я ответила, что мне очень грустно расставаться с тобой, ты мой единственный друг. Я никогда не играла с соседскими детьми и ничуть не чувствовала себя одинокой. Тогда ты улыбнулся и сказал: “Утешься, дочка. Мы не расстанемся с тобою. Я буду сниться тебе каждую ночь, и мы будем играть.” “Но ведь ты взрослый, тебе будет со мной скучно”. “А разве мы скучали когда-нибудь вместе? Но если уж ты так заботишься обо мне, то я буду тебе сниться таким же маленьким, как ты сама, 10-летним мальчишкой. Буду грустить, когда ты плачешь, радоваться, когда смеешься, и взрослеть вместе с тобой. Ты рада?” Я ответила, что просто счастлива не расставаться с тобой никогда, и в этот момент меня разбудила мама. Она сказала, что пароход отходит очень скоро, а мне еще надо успеть собраться и позавтракать. Я спросила, поедешь ли ты нас провожать, но она сердито промолчала и вышла. Потом, помню, я медленно-медленно натягивала чулки, причесывалась и размышляла над моим сном. Я была маленькой девочкой и имела смелость поверить в него. От этого на душе было не так тоскливо от предстоящей разлуки. Мама спустилась вниз, чтобы отдать распоряжения насчет завтрака, а я тихонько выскользнула из своей комнаты и пробралась к тебе, решив все же попрощаться на всякий случай. Маме я ничего не сказала - она сердится на тебя до сих пор, а в тот момент и подавно не позволила бы мне подобное “унижение“.

Джессика помолчала. После развода с Алексом Каролина, еще совсем не старая женщина, так и не смогла выйти еще раз замуж, требуя невозможного от каждого нового претендента.

- Когда я прошмыгнула в дверь твоей спальни, то первым делом увидела пустой пузырек из-под снотворного на вот этом столике. Я перепугалась, решив, что ты отравился от горя, но потом подошла поближе и увидела, что ты просто спишь, хотя сон у тебя был неспокойный. Ты вздыхал, ворочался, и казалось, вот-вот проснешься, но ужасы не отпускали тебя, отражаясь на твоем лице. И что было странно - чем ближе я подходила к кровати, тем сильнее искажались твои черты ненавистью и отвращением. Мне очень хотелось убежать, но у подъезда уже ждала машина, и я не могла предать тебя. Ведь ты был не только моим отцом, но и первой любовью. Я всегда относилась к тебе с каким-то особым чувством. Поэтому я подошла к тебе совсем близко, взяла за руку и поцеловала, но только не в щеку, а в губы. Чтобы дольше помнить твой такой родной запах дорогих сигар и еще чего-то. Ты вздрогнул и вдруг улыбнулся. Исчезла со лба настороженная складка, затрепетали ноздри и заметно потеплели руки. Я была ужасно горда, что отогнала от тебя уродливые видения и тревожные мысли. Снизу меня уже звала мама. Я посмотрела на тебя еще раз и, вздохнув, вышла. Потом мы быстро позавтракали и уехали. В машине мне здорово попало от мамы, которая всегда считала меня своей собственностью и не желала слышать “сентиментальных рыданий“.

Но ты не обманул меня. Каждую ночь мне снился кудрявый коренастый мальчишка с серыми глазами и задорным смехом. Боже, что это были за сны! Я отдала бы всю оставшуюся жизнь, чтобы вновь вернуться в детство к моему Алексу! Три года он приходил ко мне и наполнял мою жизнь смыслом. Никакие сказки и песни не могли сравниться с теми, что рассказывал и пел он. В Австралии я даже не нашла себе друзей, потому что жила лишь для того, чтобы спать и писать тебе письма. Я не упоминала в них об Алексе. Зачем пересказывать тебе твои же выдумки и фантазии? Я свято верила, что это тайна, о которой нельзя рассказывать, если хочешь сохранить ее прелесть и новизну. Но мое счастье длилось всего три года. Потом начались кошмары. Алекс вырос и исчез. Вместо него стали приходить другие. Вначале мальчики, затем юноши, наконец, мужчины. Взрослела я - взрослели они. Но теперь наши игры были так не похожи на те, детские, с крепышом Алексом. Они развратили меня, потому что все мои новые друзья твердили, что я женщина, созданная для поцелуев и наслаждений. В 14 лет я узнала из своих снов то, что узнает молодая жена после первой брачной ночи. Я испытала все! Просыпаясь утром, я чувствовала, как горят мои щеки и губы от недавних ласк, как вздрагивает тело после страстных объятий. Весь день потом я не смела поднять глаз на маму, заговорить с кем-нибудь. Мне казалось, что я испорченная девчонка, всего лишь результат неудавшегося брака. Как мне было стыдно! Не подарив наяву ни одного поцелуя мужчине, я, однако, чувствовала себя падшей женщиной. Одно время кошмары кончились - я спала без снов, словно отдыхая от зловещих призраков. Но прошел месяц, и все повторилось! Воистину, это была жестокая плата за дружбу и расположение Алекса. Каждый раз - новые лица, новые уговоры и новый грех. Вереница “друзей” и целый короб грехов. Но самое страшное было впереди. Прошло еще три года, и я привыкла! Теперь мне было все равно - где я и с кем. Мои сны превратились в тоскливую реальность, а реальность - в успокоительный сон. Днем я отдыхала, а ночью, словно по старой привычке, меняла друзей. Естественно, все это не могло не отразиться на моем здоровье. Я похудела, побледнела, несмотря на жаркое австралийское солнце. Мама приписала это переутомлению. Разве могла я ей возразить и рассказать всю правду? Но она хотела, чтобы я чаще бывала в обществе, ездила развлекаться, танцевала с молодыми людьми. Но я-то знала, что все с отвращением отвернутся от меня, едва узнают, кто я есть на самом деле. Я была уверена, что порок, отразившийся в сновидениях, не замедлит проявиться в действительности. Но уговорить маму оставить меня в покое было невозможно. Она настойчиво проявляла свою заботу, и однажды ей все же удалось отправить меня на танцевальный вечер, где один юноша с ходу сделал мне предложение. Что я пережила тогда! Он так много говорил о моих достоинствах, об идеале скромности и чистоты, воплотившемся во мне. Он целовал мне руки и полвечера простоял на коленях. Первый раз в жизни я поняла, для чего в действительности создана женщина - для нежности. Но мой срок уже давно прошел. Что могла я дать этому мальчику, когда все мое богатство утекло золотым ручейком в мои сумасшедшие сновидения, а затем в недосягаемую даль. Я расплакалась и сказала ему, что люблю другого. А ночью со мной случился припадок. Рассудок не выдержал и сдался. В горячке я так часто повторяла твое имя, что даже мама смягчилась и решила отправить меня к тебе, полагая, что перемена мест и встреча с тобой вернут меня к жизни. Поэтому, как только я поправилась, она послала тебе телеграмму, купила два билета на пароход и проводила меня до самого Фриско. А когда в порту я села в твою машину, она помахала мне платком и пошла покупать обратный билет, даже не пожелав встретиться с тобой. А я осталась и первые дни была действительно счастлива - мне ничего не снилось. Но вчера ночью вновь объявился какой-то незнакомец. Мы сидели в ресторане, я курила и вдруг за соседним столиком увидела тебя, таким, каким ты был десять лет назад. Ты ничего не говорил, лишь грустно смотрел на меня. Я боюсь, что это начало новых ужасов. Но больше мне этого не вынести!

Джессика вновь расплакалась и крепче прижалась к отцу. Алекс был потрясен. “Так вот кому та ведьма отдала мои воспоминания! Она не стала держать на своих плечах этот непомерный груз и переложила его на детские плечики моей девочки, отобрав у нее самое дорогое - мечты и право на счастье. Бедная пигалица! Как странно переплелись наши судьбы!” Джессика все еще всхлипывала, уткнувшись носом в его колени. Алекс приподнял ее голову за подбородок и опять увидел давно знакомое лицо в обрамлении медно-рыжих волос. Вокруг вдруг запахло мятой, демон встрепенулся, оттолкнул ангела, и Алекс приник губами к ее нежному рту. Знакомое ощущение истомы, самовозгорание, вспышка и…внезапное спокойствие. Алекс осторожно открыл глаза. Женщины, пахнувшей дымом и мятой, не было. На него испуганно и недоуменно смотрела его Джесс, правда, здорово изменившаяся за десять лет, но крошка Джесс. Алекс улыбнулся:

-Ни одна черная душа не осмелится больше потревожить тебя. Кошмары не вернутся. Они улетели вместе с платьем цвета опавшей листвы и шелковым платком.
-Я тебя не понимаю!
-И это очень хорошо! Для тебя сейчас очень важно - не понимать. Ты и так нахваталась всякой гадости без меры, и теперь должна выздороветь. Ложись вот здесь и спокойно спи. Я буду рядом.

Джессика недоверчиво смотрела на отца, а он взял ее на руки, отнес в постель и укрыл одеялом, удовлетворенно отметив при этом, что ничего, кроме глубокой нежности, не заполнило его сердце от прикосновения к этому молодому, красивому телу.

-Обещаю, что не отойду от тебя ни на шаг, - он уселся обратно в кресло, придвинув его поближе к кровати.

Когда утром Джессика проснулась от того, что отец, улыбаясь, дергал ее за пятку:

-Ты проспишь все на свете!
-О, это не страшно. Мне снилась Австралия. Знаешь, мне было как-то не до нее все эти годы, а тут вдруг увидела такую красоту. Я лежала на пляже и думала, что это волны так приятно щекочут мне пятки.
-Завтра мы едем на виллу, и ты будешь предаваться этому занятию целый день. А сейчас - живо в душ! Надеюсь, ты достаточно выспалась для встречи с высшим светом?
-Да! Но ты!? Неужели ты так и просидел рядом со мной до утра?

Алекс сморщил нос и промолчал. В самом деле, не мог же он рассказать молоденькой девушке, к тому же своей дочери, что остаток ночи провел в блаженных воспоминаниях, наводя порядок в своей коллекции. Это было бы безнравственно.

вверх

 

copyright © Troll & Lotta Katz 2016
ВСЕ ПРАВА ЗАЩИЩЕНЫ

Web Counters